Флегмона левой стопы... Вроде как, воспаление раны, полученной полгода назал..,

Инга выложила на КЛиО-1

Автор: Ynga     (ЛС)   (О пользователе) 
Дата:   13 Июля 2014 12:29

парень один написал вчера:
санитары психушки
в своих белых халатах
населению в ушки
тычут комьями ваты
возвращается мгла
да и в общем по делу
я одна лишь была
до безумия смелой
оставляю в миру
вас испачканном этом
в этот день поутру
я действительно в белом(с)

-------------------
Тукатука
Спасибо

Очень.

Спасибо.

Москва, Донское кладбище

"Нелепо, смешно, безрассудно, безумно... - волшебно.
Не толку, не проку, не в лад, невпопад совершенно..."

Глупо.

Вот ещё статья В. И.

«Я приснюсь тебе черной овцою»

Анна Ахматова свидетельствует против Сталина

В своем «Реквиеме», который нельзя было записывать и который учила наизусть Лидия Чуковская, напечатанном в России только в 1987 году, Анна Ахматова обращается к Сталину так:
«Я приснюсь тебе черной овцою на нетвердых, сухих ногах,
Подойду, заблею, завою: «Сладко ль ужинал, падишах?
Ты вселенную держишь, как бусу, светлой волей Аллаха храним...
Так пришелся ль сынок мой по вкусу и тебе, и деткам твоим?»

У Анны Ахматовой (Горенко), великого русского поэта, чей 125-летний юбилей мы отметим 23 июня, Родина отняла многое. Ленин отнял мужа, блестящего поэта Николая Гумилева, расстрелянного в 1921 году где-то на станции Бернгардовка (могилу так и не нашли). Сталин отнял сына, ученого Льва Гумилева, арестованного в 1938 году. В 1943-м его выпустили, чтобы опять посадить в 1949-м — уже до конца, до оттепели, до 1956 года. В 1953-м умрет в лагере от голода ее второй муж — Николай Николаевич Пунин. А теперь Анну Андреевну хотят лишить загробного покоя. Возвращение имени Сталина городу на Волге — подлое, незаслуженное оскорбление и ей, и миллионам сталинских жертв.

«Реквием» — это сага о сталинизме.
«Ты спроси у моих современниц,
Каторжанок, стопятниц, пленниц,
И тебе порасскажем мы,
Как в беспамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Для застенка и для тюрьмы».

Почему бы не дать им проголосовать на задуманном Путиным референдуме? Анна Андреевна оставила прозаический текст, который предварял «Реквием». Вот бы его напечатать на бюллетенях для голосования: «Сталин — самый великий палач, какого знала история. Чингисхан, Гитлер — мальчишки перед ним... Теперь выяснилось, что лично товарищ Сталин указывал, кого бить и как бить. Оглашены распоряжения товарища Сталина — это резолюции обер-палача на воплях, на стонах из пыточных камер. Я надеюсь, что эти слова будут запечатлены в учебниках, и школьники будут их учить наизусть».

Ради сына, Левы, Ахматовой приходилось молчать, быть тише воды и ниже травы, в войну писать агитки, которые читали по радио, скрывать свои стихи, даже соглашаться публично с оскорблениями тов. Жданова, который растоптал ее в своем докладе о журналах «Звезда» и «Ленинград» (1946). Вот что там было сказано о всемирно признанном поэте: «До убожества ограничен диапазон ее поэзии — поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной». Уже после второго ареста Левы заезжая американская делегация поинтересовалась, что она об этом докладе думает. Привезенная на эту встречу «искусствоведами в штатском» из МГБ Ахматова ответила, что целиком и полностью с докладом согласна. Это была цена за сломанную, но не отнятую жизнь Левы.

Ахматову не печатали 16 лет: с 1924 по 1940 год. Она с трудом жила переводами. После ждановского доклада ее не печатали еще 12 лет, на этот раз — до 1958-го. Даже талонов в столовую Дома творчества в Комарове под Ленинградом ее лишили. Ей помогали друзья, в частности Ардовы, спасавшие старого поэта от голодной смерти.

Анна Ахматова умерла в 1966-м, не увидев напечатанного на Родине «Реквиема», но и не узнав, что имя Сталина может быть возвращено на географическую карту. Вот маленькая акварель его эпохи из «Реквиема»:
«Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.

Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь».

Она удивительно писала о людях.
Вот о Васильеве:

Солдат двух войн

Вспоминая Бориса Васильева, человека чести, знамени и присяги

Писатель Борис Васильев не дожил всего год до своего юбилея /фото: Александр Шогин/ИТАР-ТАСС
Вот его бы я поздравила с Днем Победы, его и его скромных героев. Это их день, они имели право радоваться. Борис Васильев был победителем на первом фронте — против Гитлера — и честным ополченцем на втором — против Сталина и всяческого тоталитаризма.

Он чуточку не дожил до своего 90-летнего юбилея, родившись 21 мая 1924 года и уйдя от нас 11 марта 2013-го.

Борис Львович Васильев был потомственным офицером и дворянином, человеком чести, знамени и присяги. Его отец, Лев Александрович Васильев, служил в царской и в Красной армиях. Предки писателя всегда воевали, как и их потомок. Его прапрадед — участник войны 1812 года, генерал-лейтенант Алексеев. Его портрет висит в Эрмитаже, а в Георгиевском зале Кремля есть табличка с его именем.

И сам писатель школьником ушел на фронт, чудом выжил в окружении под Смоленском, потом напоролся на мину, был тяжело контужен и в 1943 году поступил в Военную академию бронетанковых войск. Первая же его пьеса «Танкисты» (1954) и спектакль по ней — «Офицер» — были запрещены.

*Здесь и далее — цитаты из интервью Бориса Васильева для сборника «Автограф века» (2005)
В 1971 году выходит фильм по сценарию Бориса Васильева: «Офицеры». Только туда не вошел весь сценарий: арест главных героев, расстрелы, лагеря. Ведь для Васильева уже шла вторая война, на антисталинском фронте, против якобы «своих». Но накладка в фильме осталась. «Два генерала встречаются, и вдруг эти друзья детства изумляются и радуются: «Это ты?!» Да просто оба сидели — и оба уцелели в той мясорубке»*.

А дальше начинается военная «лейтенантская» проза в «Юности» и «Знамени»: «А зори здесь тихие» (1969), «В списках не значился» (1974), «Завтра была война» (1984), «Неопалимая купина» (1986). «Моя война — это окружение, кругом лес, полная беспомощность, кончается жизнь, кровью истекаешь... Санбатов нет, артиллерии, авиации, штабов... Ничего нет. Только героизм».

Войну выиграли Женька Комелькова, Соня Гурвич и Лиза Бричкина из «Зорь». Кстати, это от Бориса Васильева мы знаем, что трусость бывает «только во втором бою». Каждый боец второй войны поднялся против советского тоталитаризма, когда смог. И встал в строй...

Вступив в КПСС в 1952 году, в 1989-м, после саперных лопаток в Тбилиси, Борис Васильев положил партбилет. Грузию в качестве противника он отверг. Отверг бы и Украину.

Последние защитники Брестской крепости у него — это не бравые вояки, а лейтенант Коля Плужников, только вчера из училища, и хроменькая девушка Мирра из офицерской столовой, пожалевшие и отпустившие немца, который потом выдаст Мирру на смерть.

В 1984-м ветры ресталинизации дули вовсю, и арестованного отца Вики Люберецкой в повести «А завтра была война» писателю пришлось пустить «по торговой части»: обвинили в хищении, потом разобрались и выпустили, но Вику успели затравить. Вторая война была страшнее первой. В повести 1941 год становится избавлением: чем кончать с собой, чтобы не отрекаться от отца, как Вика, уж лучше пусть повесят гестаповцы, как повесили Искру Полякову.

Борис Васильев до конца был верен триколору и идеям демократии. Наши пути сошлись, когда мир ушел у нас из-под ног, а завтра оказалось военным. Осужденные «болотники» служили в васильевском лейтенантском полку, а Алексей Навальный и все, кто вышел 15 марта на бульвары Москвы с украинскими флагами, шли рядом с писателем в атаку за Родину и против Сталина. «Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие — как часовые» (В. Высоцкий).

Нам предстоит выгрызать из нового Ледникового периода следующую оттепель. В прорыв идут очередные штрафные батальоны российской интеллигенции.

Понимаете....

При ее уме (а я ни разу не слышала, чтобы кто-то сказал, что она дура в плане интеллекта, эрудиции) она, я на 100% уверена, понимала, и как она выглядит, и какой фигурой является на политической шахматной доске...
Как некоторые поэты пишут "в стол", могла бы тихонечко писать книги и читать какую-нибудь политологию в каком-нибудь вузике... И никто бы над ней не смеялся в голос, никто не плевал бы вслед...

Думаю, она сознательно играла свою роль... "Отчаянно смело", до донышка...